DRUGS.
ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ НАРКОЛОГИЯ

— Это просто волшебная вещь! Ты должен попробовать, — с этих слов начал беседу классик. — Очень рекомендую. Перцовая, на меду, с чагой, — ну как звучит? С названием новой водки я не стал мудрить: это «Смак».

— Чага — это от синяков которая, если в глаз дадут?

— Не только. Это древесный гриб, который в народной медицине очень широко используется. Водка получилась замечательная, она за три месяца существования получила золотую медаль выставки в Волгограде.

— Есть еще куда расти, есть не взятые рубежи. Думаю, водка вообще может получить не только медаль, но и орден: к примеру, «За заслуги перед Отечеством».

— Ну это сколько надо работать... В моей новой водке главное — это вода, мои карельские партнеры (которые делают водку «Гарант») нашли сумасшедшую воду артезианскую под Ладогой. Она невероятно мягка. Когда я ее попробовал, я понял, что нам по пути просто. У нас воды хорошей не так много в стране.

— Тема важная, что и говорить. Вот ты книжку новую выпустил, называется «Занимательная наркология». Лирическая, исповедальная проза.

— Я тебе подарю.

— Зачем же, я уже купил. И даже прочитал. Это писательский зуд у тебя такой?

— Конечно. Ну уж не просветительский, во всяком случае.

— Должен сказать, что книга очень политкорректная. Если верить автору, то ты пьешь совсем ничего, шмаль не куришь, а про остальное так и вовсе нечего сказать. Всем ребятам пример.

— Дело в том, что трава меня просто не цепляет. Это истинная правда! На меня просто жалко ее переводить. Что касается всех остальных вещей — то, конечно, в порядке эксперимента все когда-то пробовалось. Но я принадлежу к тому типу людей, которым любое привнесенное состояние мешает работать. Я даже курить не могу, когда я работаю.

— В смысле косяк?

— Нет, я даже обычные сигареты не могу курить, когда работаю.

— Ну, когда ты заныриваешъ в океан снимать новую серию «Подводного мира», то, конечно, в таких условиях действительно затруднительно курить.

— Я не курю, даже если я пишу что-то или рисую. Стоит мне закурить, у меня сразу голова едет в сторону. А поскольку я почти всегда пребываю в состоянии делания чего-то, то мне это просто мешает, мне это совершенно не нужно! И потом, я вообще давно и убежденно выпивающий человек, так что можно сказать, что я нашел свои наркотики, свои дозы и от выпивки получаю ожидаемое совершенно состояние, которое меня устраивает. Более того! Если говорить о воздержании от наркотиков, так я даже знаю пару приличных людей, которые вообще не пьют. Это исключение из правила, но тем не менее...

— Да все мы стали меньше пить. Кроме Никиты Михалкова, он мне рассказывал, что легко берет 500 на грудь — в ежедневном режиме. А он постарше нас будет...

— 500 — уже много для меня, машинка работает похуже уже немножко. А 300 — нормально... У меня внутри, слава Богу, есть такой дозатор, который говорит: все, шестая рюмка — лишняя. Признаюсь, за 20 лет сильно упало потребление, а за последние два года так и вовсе...

ROCK-N-ROLL

—Андрей, в этом твоем трудоголизме есть что-то нерусское.

— Может, это еврейское? Не знаю... Я все-таки еврей наполовину.

— Похоже. На самом деле надо ж как-то иногда лежать на печке. А то в суете так и не поймем, может, чего-то главного.

— Ха-ха-ха! А может, наоборот? Может, лежа на печке, мы так ни черта и не поймем?

— Может, и так. Хотя какая разница, по какой причине ты чего-то не понял — если все равно не понял. Помнишь эту версию, что человечество знает гениев ну максимум второго ряда? Поскольку настоящие мудрецы не снизойдут до того, чтоб общаться с примитивной публикой и что-то ей проповедовать. Они смотрят на нас со стороны, смеются над нашими жалкими страстями, у нас не хватает ума их распознать, а им не приходит в голову перед нами, двоечниками, раскрыться...

— Красивая теория. Спорная, но красивая.

— На самом деле всем прекрасно известно, что надо делать, чтоб быть гением. Мы просто не хотим.

— И что же надо делать?

— Надо жить так, чтоб тебя застрелили на дуэли в 37 лет.

— Гм. Ну да, ну да... Может, обойдется.

— Да уже обошлось, считай. Мы уже вышли из того возраста. Кстати, мы оба были приблизительно в этом возрасте, когда наговаривали первое интервью в первый русский глянцевый журнал... Какие мы тогда были молодые ребята!

— Это правда. Да... Это, кажется, в 93-м было. С того времени многое изменилось. Тогда я жил в Валентиновке, теперь в Подушкино, тогда я ездил на джипе, теперь на BMW, — и так далее.

— Подушкино, Рублевка — это уже другая история, уже все как у всех. С тем твоим старым домом в Валентиновке была красивая история: ты рассказывал тогда, что всю жизнь копил, и все накопленное непосильным трудом чудом успел вложить в дом, перед самым обвалом рубля, когда у людей пропали сбережения. И такое было впечатление тогда, что тот дом — роскошь, что он на века и перейдет детям и внукам, и все будут им восхищаться...

— В те времена дом производил впечатление. Площадью он был 100 с чем-то метров, — тогда казалось много. Три комнаты наверху, а собирались все в 5-метровой кухне.

— Там не было то ли сортира, то ли воды, что-то такое.

— Сортир там был, но воду надо было качать насосом из колодца.

— А стоил дом 100 000.

— По-моему, 150 000. Но я не помню чего.

— А про джип «Чероки», невероятно по тем временам крутую машину, ты говорил, что друзья-миллионеры подарили.

— Так оно и было.

— Как жизнь рванула вперед с тех пор... Могли ли мы ожидать?

— Ну, тогда уже чего-то можно было ожидать. А вот в каком-нибудь 78-м точно ничего не ожидали.

— Кстати о старых временах и о связи их с современностью. Я по твоей рекомендации прочитал заметку «Прогнувшийся» в «Литгазете», где тебя ругают. Заметка правда увлекательная. Не замкнулся ли круг? Тогда, в 70-е, тебя мочили в заметке «Рагу из синей птицы», а теперь снова наезжают. Типа то был старый застой, а теперь новый?

— Нет, круг не замкнулся. Тогда все-таки все, что исходило со страниц центральных газет, воспринималось как явная или скрытая директива государства. А сегодня собаки лают, а ветер носит. Кто эту «ЛГ» читает сегодня?

— Ты на сайте у себя ее рекламируешь. Там написано, что не зря вашей семье дали квартиру в центре...

— Да, коммуналка на 5 семей у нас не зря была.

— Жалуешься на гонения, а тебя партийные кураторы и хвалили, и продвигали.

— Много чести для «Литгазеты», обсуждать все это дело.

— Но давай мы тем не менее окинем взглядом эпоху — от 70-х до наших дней. И обозначим твои главные достижения, что уже удалось в этой жизни.

— Честно говоря, я это собирался сделать как-нибудь потом. Когда круг занятий несколько сократится и будет возможность улечься на кушетку, закурить сигару и подумать: «А вот я сколько всего сделал!»

— Но мы не можем сидеть и ждать этого момента!

— Понимаю... Значит, так. 19 альбомов с «Машиной времени», 9 альбомов сольных, из них 4 последних — с «Оркестром креольского танго», с командой, создание которой я считаю большим достижением. 13 лет на телеэкране. Правда, какие-то мои передачи перестали существовать, другие идут нерегулярно, это, к примеру, «Подводный мир» — но тем не менее пока еще существуют. Я написал несколько книжек, причем две последние меня не разочаровали. Несколько выставок провел. 11 декабря в ЦДХ откроется очередная, прямо в день моего рождения. Вот, собственно, и все.

— Ничего не забыл? Ты же еще бригантину поднял со дна Днепра!

— Ну, с бригантиной — это приятно. Приятно, что получилось. Когда мы это затевали, я делал вид, что это все легко. А на самом деле надо было выпросить кое у кого довольно приличную сумму — 200 тыщ с лишним. Я вообще не люблю попрошайничать, но когда совсем не себе просишь, это легче, но все равно неловко. Вот, спасибо Пинчуку, поддержал он нас с этой затеей — и таки мы бригантину подняли. Теперь она стоит под крышей, моя душенька спокойна — а дальше пусть ею реставраторы занимаются. Признаться, у меня такого еще не было, чтоб я что-то затеял и не сделал.

— Это ты в рамках пиара себя?

— Нет, никакого пиара. Просто жалко было, что лежит такой корабль с петровских времен и разрушается на глазах. Если б в Европе такой корабль подняли, из этого такую сенсацию бы сделали...

— Ты поменял имидж. У тебя была раньше прическа как у Джимми Хендрикса.

— Да. А потом у меня волосы в какой-то момент распрямились. Сами. Они сперва были как у матери, а потом стали как у отца.

— А что за момент? Ответственный? Может, это на баррикадах в 91-м?

— Нет, там я еще был кучерявый. А это случилось году в 95-м или 96-м.

— Ты, значит, был как Хендрикс, а стал больше как Маккартни.

— Я меньше всего думал об этих аналогиях.

— И женился ты с Маккартни почти одновременно, — это я о последних ваших женитьбах.

— Не, он меня чуть обогнал.

— Судя по прессе, все так радуются за тебя, что ты женился.

— У меня все в порядке, честно скажу. Не жалуюсь.

— У вас были разногласия по поводу взгляда на музыку — с Артемием Троицким.

— Тема может подпустить шпилю... Я прекрасно его понимаю: он раб собственного имиджа. Он же альтернативный такой музыкальный критик. Поскольку он апологет авангардной музыки, то он обязан ее на людях любить. А то, что он считает мейнстримом, то, что состоялось уже — это я, например — не любить. У него работа такая, он ее себе придумал. В жизни он не совсем такой. Он симпатичный, обаятельный, очень эрудированный. Что большая редкость для музыкального критика. Ничто человеческое ему не чуждо, мы с ним встречаемся и прекрасно общаемся. А потом он выходит на работу, надевает буденовку, берет маузер и... вперед. Я его когда встретил на концерте Лаймы Вайкуле, то страшно удивился: он, оказывается, живой человек со всеми чаяниями!

— Скажи, пожалуйста, а он каких любит авангардистов?

— Позвони ему, он тебе скажет. Я в этом не очень разбираюсь. Несколько раз он мне пытался что-то показать, но — меня не цепляет. Я в этом вижу какие-то заначки и какие-то идеи, но в целом это самодеятельность. Мне неинтересно это слушать, не доставляет мне это удовольствия...

— С авангардистами ясно. А вообще какое у тебя мнение о твоих молодых коллегах? Ты все понимаешь? Ты в современной жизни?

— Не, я совсем не в современной жизни. Мои критерии эстетические не изменились за последние 30 лет. Когда я смотрю в зал со сцены и вижу, что в зале довольно много людей, в том числе и молодых, они пришли — значит, они разделяют наши взгляды — меня это радует. Выходит, что не одни мы такие мудаки; старые мудаки... Было б, конечно, досадно, если б на концерты ходили только люди нашего возраста — чтоб вспомнить юность. Но если ты хочешь узнать, что происходит сегодня в музыке, то я тебе скажу: я не очень интересуюсь тем, что происходит. Некогда мне. Ну, иногда что-то приносят, я слушаю — но меня не цепляет. Если говорить о моих музыкальных привязанностях, то меня потянуло вообще в обратную сторону. Мне сейчас гораздо интересней слушать музыку 40-х годов, чем сегодняшнюю. Я не вижу открытий и в западной музыке. Все говорят: открытие, открытие! А никакие это не открытия. Хотя — может, я оглох на пол-уха и ничего не слышу толком, не знаю. У меня такое ощущение, что последние открытия были сделаны в 70-е годы, — в том, что называется рок-н-роллом. И с тех пор ничего нового не было. Тогда не было сегодняшнего конвейера, не было слова формат — такого чудовищного! Было модно экспериментировать, это от «Битлов» пошло... После «Сержанта» все кинулись в психоделику, все кинулись в эксперименты. Не у всех получалось, — но зато какая поляна расцвела!

— Не прошло и 50 лет, как русские тоже поехали в Индию, вот — осваивают северное Гоа.

— Да, да...

— Когда ты говоришь, что современность тебя мало трогает, — это от того, наверно, что твоя жизнь мало зависит от продажи дисков и билетов на концерты?

— Почему — не зависит? Это глупо — делать диск, который не будет продаваться. Это будет обидно. Зачем мы его тогда записывали? Если для себя, то для себя можно и так сыграть...

— О чем я и говорю, — что ты уже в основном в бизнесе.

— Не могу так сказать. У меня как-то так все вместе складывается.

— Я о другом. Ты можешь, как Рострапович, сказать в любой момент: а, не нравлюсь? — ну и не буду больше в России выступать!

— А, в этом смысле... Ну да, нам, конечно, страшно повезло, что мы до сих пор имеем возможность заниматься своим любимым делом. Нравится нам собираться вместе и играть на старых электрических гитарах — вот этим мы и занимаемся. Как только нам это покажется неинтересным, разбежимся. В тот же день! Ничем не обремененные! У нас нет обязательств перед какими-то людьми, которые на нас работают — как они есть у меня в телекомпании. Когда закрывают какой-то проект, думаешь: «Боже, что же теперь делать?» Хотя — это тоже ложное чувство. Мы должны быть друг другу благодарны, за то, что поработали вместе. Во всяком случае, применительно к музыке — я абсолютно свободен... Без нее с голоду не помру. У меня много разных занятий.

ТВ

— Ну да, у тебя фирма своя, вы производите передачи.

— Ну, это скорее продюсерская фирма. Компания моя, помимо «Смака», производит еще такие телециклы — «Шедевры Русского музея», «Сокровища Кремля», «Истории Эдуарда Радзинского» и др. Есть несколько кулинарных историй — с Долинским, например, и «3 окна». Их производством занимается мой партнер Николай Би-лык. Я ему вполне доверяю. А меня кулинарные программы не интересуют, мне это все надоело. Я насильственно закрыл программу «Смак» после 12 лет ее существования, хотя канал меня очень уговаривал этого не делать. У нее был стабильно высокий рейтинг, что каналу интересно. А мне — нет! Я ничего не имею против кухни, но мне показалось, что есть много вещей гораздо более интересных, о которых я мог бы рассказать. Я пытался это сделать в рамках «Смака». Но как только я уходил с кухни, чтоб показать что-то интересное мне, количество зрителей стремительно падало. Меня это совершенно не волновало: пусть будет меньше зрителей, зато вроде как свои, да? Но канал на это пойти не может. И я понял, что либо я просто вылечу из эфира, либо мне нужно искать ту грань, когда я и зрителя сохраню, и мне это будет интересно. Чем я сейчас и занимаюсь. Я показываю сюжеты о путешествиях, например...

— Непросто все. У тебя получается разговор поэта с фининспектором в одном флаконе.

— В общем, да. Хотя я не вижу никакой конфронтации между приготовлением пищи и, например, рассказом о последней экспедиции на острова рядом с Мозамбиком. Одно совершенно не противоречит другому!

— Эту схему у тебя позаимствовала Юля, жена Андрона Кончаловского.

— Я ее передачу не видел никогда. Человек, начинающий что-то делать на ТВ, перестает смотреть ТВ. Если и включаю, то минуты на три, до ближайшей рекламы: как только она начинается, меня тут же сводит судорога.

— А какой размах у твоей продюсерской компании? Давай ее сравним со «Взглядом».

— Во «Взгляде» работает человек 800, а у меня — около 50.

— Значит, Андрей, получается, что главная работа, основная деятельность у тебя — телепродюсерство, так?

— Нет, не могу так сказать; вот мы когда садимся записывать альбом, главным делом становится музыка. Но если говорить о деньгах, то производство телепрограмм дает более стабильный заработок. Вообще что касается денег, то я о них давно уже не думаю. Деньги — это то, с чем ты в магазин ходишь, — а то, что ты вкладываешь в дело, это не деньги, а капитал. А чтоб сходить в магазин или заправиться, или друзьям в ресторане накрыть поляну — на это деньги есть.

SEX

— Андрей! В какой-то из своих книг, вспоминая о поездках на юг, где «Машину» осаждали восторженные поклонницы, ты воскликнул: «Хорошо, что тогда не было СПИДа!» А теперь ты борешься со СПИДом. Это как бы отголосок тех времен?

— Дело не в этом. А в том, что ситуация практически безвыходная! Мы обогнали Африку по динамике распространения СПИДа. Мы наконец хоть в чем-то вышли на 1-е место в мире... Если бы реальная информация о положении вещей была донесена до населения нашей страны, то страна бы ужаснулась. А то у нас делают вид, что все в порядке.

—Да ну... В стране, где люди толпились на мосту, глядя, как танки бьют по Белому дому — ты хочешь кого-то ужаснуть? Вяло...

— Это гораздо более опасно, чем наблюдение за танковыми стрельбами. Если так пойдет дальше, то население нашей страны уменьшится от СПИДа вдвое, это данные международных организаций.

—А как ты вышел на тему СПИДа?

— Так получилось, что в преддверии концерта на Красной площади я встретился с представителями организации, которая большие деньги тратит на борьбу со СПИДом. Мы с ними пообщались — и поняли, что нашли друг друга. Ситуация ужасная. Надо рассказывать людям об элементарных вещах. Половина населения думает, что СПИД передается через рукопожатие, поэтому инфицированные у нас как чумные — их с работы гонят, из квартир выселяют... А вторая половина вообще считает, что это в Африке, а у нас все в порядке. Я везде говорю об этом, меня пока что слушают...

ПУТИН

— Говоря о твоих достижениях, о жизненных вехах, нельзя пройти мимо того факта, что Путин тебя поздравлял с юбилеем. Лично.

— Ну, позвонил по телефону. Кстати, очень демократично, по-человечески. Приятно было. Он сказал: «Мы с вами знакомы заочно гораздо более чем очно, но это заочное знакомство велит мне искренне поздравить вас».

— Говорят, ты выпиваешь с ним.

— Это неправда. Мы выпили один раз, когда «Машине времени» было 30 лет. Происходило это в «Олимпийском», и он был на концерте. Кстати, это было за 2 месяца до его вступления в должность президента. После концерта нас позвали к нему... А у нас была накрыта поляна за сценой, и я ему говорю: «А пойдемте к нам туда!» Опережая охрану, он пошел с нами туда. А у нас там было концептуально все: газетка, бычки в томате, докторская колбаска... Ну, и выпили по чуть.

— Андрей! Вот скажи, пожалуйста: в чем все-таки причина твоего успеха? Ты не мог не задаваться мыслью: почему именно вы удержались на плаву, в отличие от многих других?

— Не надо сороконожке задаваться вопросом о том, как она ходит, — ни в коем случае! А то все кончится. Как только ты начнешь искусственно стимулировать то, чем ты нравишься другим, все пойдет коту под хвост. Сразу! Все станет ненастоящим.

— Может, дело в балансе? Если бы чуть больше пили, чуть больше пытались понравиться, чуть наглей бы диссидентствовали — попросились бы в мавзолей, чтоб там при совецкой власти отметить Хеллоуин... Чуть перешли бы грань — и все было б кончено.

— Ну, наверно... Есть такое ощущение. Но никогда мы не пытались организовать правильно выстроенную жизнь! Клянусь, все это было неосознанно!